- Я не хочу быть овощем, — говорю я с больничной койки, сжимая руку Ильи, моего младшего сына. Ему уже 42, и его кудри начинают седеть.
Он сжимает мою руку в ответ.
Я провела в отделении скорой помощи несколько часов, медсестры ходят вокруг меня. Ранее они сообщили, что в любой момент может произойти ещё один инсульт , возможно, через несколько часов. Они сказали, что инсульты часто идут чередой, один за другим, поражая всё больше мозговых функций, приводя к потере некоторых функций организма а в конечном итоге — к смерти.
Я начинаю плакать. У меня животный страх.
Сергей, мой средний сын, который тоже сел рядом, пытается понять мои невнятные слова. Он терпеливо учит меня произносить слово «инсульт», проговаривая его медленно: «Ин…су…льт».
Мы тренируемся снова и снова.
Олег, мой старший, с густой бородой, пишет сообщения, информируя всех о моём состоянии.
Я вдруг замечаю, как поседели все мои мальчики. Наши роли поменялись, и теперь они — мои опекуны.
Мне это не нравится.
- Как несправедливо, что инсульт забрал у меня речь, — пытаюсь сказать я. Почему не могла исчезнуть физика элементарных частиц? Я бы легко обошлась без неё, — пытаюсь пошутить, но из моих уст выходит лишь бормотание. Я хочу убедить своих сыновей (и себя), что беспокоиться не о чем.
«Разве это не иронично, что я как раз закончила эссе о старении за день до того, как мой мозг начал лопаться?» Вот что я бы хотела сказать, но на самом деле мои мысли звучат внутри ясно, а снаружи — нелепо.
- Эссе о железе оранжевое, — говорю я, думая, что произношу нечто весёлое.
- Что? — Сергей наклоняет голову. Хочешь воды? — он протягивает мне чашку.
Я представляю, как мои странные слова пугают сыновей.
Олег поправляет одеяло.
За занавеской, которая заменяет дверь в мою палату, раздаются быстрые шаги и громкие голоса. Воздух кажется тяжёлым и затхлым.
- Ирония! — почти кричу я, радуясь, что сказала правильное слово.
Сергей и Олег уходят за едой и на свежий воздух.
- Я не хочу быть овощем, — повторяю я Илье.
Он улыбается снисходительно, возможно, даже немного покровительственно, и говорит: «Такого слова нет».
- Загугли, — приказываю я. Как странно, что слово «гугл» у меня получилось чётким и понятным.
Илья смотрит в телефон и улыбается. «Кто бы мог подумать, что слово "овощ" в таком значении действительно существует?»
Я всегда представляла себе, что умру медленно — от какой-нибудь неизлечимой болезни — с близкими у постели, раздавая им свою любовь и мудрость, успев сказать всё, что нужно.
- Я не хочу, чтобы вы потеряли своё будущее, — думаю, что произношу, но это не так. Илья смотрит непонимающе. Я хочу, чтобы он и его братья знали: если я окажусь беспомощной, они должны отправить меня в дом престарелых.
- Вы не должны тратить своё будущее на заботу обо мне, — пытаюсь сказать снова, но выходит: - Не тратьте на меня.
- Прости, — снова говорит Илья. Я не понимаю.
Олег и Сергей возвращаются к моей постели. Они тоже не понимают, что я пытаюсь сказать.
Тридцать девять лет назад моей матери диагностировали рак лёгких. Она сразу же попыталась бросить курить. Ей было 68, а мне 32.
Через шесть недель после диагноза мать оказалась в больнице с сепсисом.
Врач сказал, что они могут продлить её жизнь на несколько недель, возможно, на месяц.
Когда врач ушёл, мама схватила меня за руку и прошептала: «Я всё. Помоги мне уйти». Я до сих пор помню это требование.
В конце концов меня перевели из скорой помощи в отделение для инсультников, а сыновей выгнали из больницы. Я лежу одна, смотрю в окно и жду утра. Когда небо начинает светлеть, я сажусь и улыбаюсь. Я пережила ночь.
Врачи приходят к моей кровати. Они сообщают, что у меня ишемический инсульт. Они выглядят серьёзно. Они спрашивают моё имя, месяц и число. Я отвечаю без запинки.
- Отлично, — говорят они, кажется, впечатлённые.
Я показываю на календарь позади них.
Мы смеёмся, как я "схитрила", но затем я проваливаю остальные тесты. Меня просят повторить фразу «сейчас солнечно, но в Москве утром было пасмурно». Я помню только «было пасмурно». Я прошу их повторить. И снова не могу запомнить часть про солнце.
- Я поправлюсь? — спрашиваю я.
- Вам станет лучше, но вы уже никогда не будете прежней, — говорит доктор с длинными волосами. Я уже не помню его имени.
- Что мне делать?
- Мы проведём тесты...
Я перестаю его слушать и погружаюсь в свои мысли.
Мне 70, но это не значит, что мои прежние годы исчезли. Нет, они все со мной: девочка с бантом в волосах, гордая пятиклассница, готовящаяся к контрольной по орфографии. В этой больничной палате я — расстроенная пятилетняя девочка, сдерживающая слёзы.
Моя мать сказала врачу, что готова умереть: «Дайте мне таблетку».
- Такой таблетки нет, — ответил он, - но мы можем дать вам морфин, чтобы вам было комфортно.
Мама пригласила нас, своих детей, по одному в свою палату, чтобы попрощаться.
Я придвинула стул к её кровати и взяла её за руку.
- Я знаю, что не была лучшей матерью, — сказала она.
Я тут же отпустила её руку и потянулась за водой. Что я могла на это ответить?
Мне нужно было либо кивнуть и согласиться, либо протестовать и сказать, что она была лучшей. Её слова требовали долгого разговора, а времени больше не было.
Я снова взяла её за руку и сказала, что люблю её. Это было правдой.
- Позови врача, — попросила она. - Скажи, что я готова к морфину.
***
Я сползаю с больничной койки и морщусь от яркого солнца.
Много лет назад, когда мой брат Алексей умирал от рака, ему требовалось много времени, чтобы сформулировать слова. Ему было 42 года. Мы сидели на веранде, наслаждаясь тёплым солнцем, и я настаивала, чтобы он поговорил со своими детьми.
- Ты должен сказать им, что умираешь, дать им возможность выразить свои чувства.
Он молчал. Просто покачал головой.
Как психотерапевт, я всю жизнь помогала людям разбираться в чувствах стыда и вины. Без сомнения, самые сложные моменты в воспитании детей — это непреднамеренные раны.
Я часто задавалась вопросом, что моя мать имела в виду, когда сказала: «Я знаю, что не была лучшей матерью».
Я не хочу оставлять своих детей с таким грузом недосказанности, но инсульт лишил меня речи. Я боюсь, что времени на разговоры у меня больше нет.
Но, возможно, ещё не поздно. Я могла бы написать письма своим сыновьям, внукам, друзьям, невесткам, племяннице и племянникам. Это было бы хорошо.
Я откидываюсь на подушку. Но если писать каждому, то не успею. Придётся писать книгу. Нужно просто попрощаться. Я сажусь и пытаюсь обдумать, что сказать.
Дорогие…
Когда вы прочтёте это, меня уже не будет. Я хочу, чтобы вы знали, как сильно я вас люблю.
Нет, это глупо. Если они этого не знают, значит, я действительно зря жила.
Что же я хочу сказать?
«Смотрите по сторонам, переходя дорогу?»
«Жизнь коротка, находите радость в каждом мгновении?»
«Не заморачивайтесь на мелочах?»
Разве я действительно хочу оставить их с банальностями?
Я снова сползаю с кровати и хожу по палате.
Если бы я могла, я бы осталась навсегда. Я бы слушала, поддерживала, утешала. Я бы давала тень, как дуб в жаркие летние дни. Защищала бы вас, как ель от зимних ветров. Цветущие весной деревья напоминали бы вам о мечтах, которые сбываются.
Господи, становится только хуже. Я залезаю обратно в кровать.
Когда мама умерла, я была оглушена болью её потери. Неме́ла неделями. Потом боль её жизни и нашей связи преследовала меня месяцами и годами. Я носила её одежду, поставила её фото на наш стол, хранила её цветные бутылки и садовые ножницы.
***
Пять месяцев спустя распустились нарциссы. Я почти восстановилась. Пишу и говорю без проблем, иногда путаю слова, но сложно сказать, связано ли это с инсультом или с возрастом.
Мои внуки Артём, Данила и Лука часто навещают меня, играют в игры и читают. Сноха Светлана ежедневно приходит поболтать. С момента инсульта я часто говорю о «том разговоре», но так и не начинаю его. У меня ещё есть время, думаю я. Ведь я могу прожить ещё 15 лет. Я погружаюсь в отрицание.
На прошлой неделе, когда мы с Ильёй качали его детей на качелях, он спросил: «Мам, а что за разговор ты всё упоминаешь? Какая у тебя тайна, которую ты хочешь нам рассказать?»
Я засмеялась. Мне и в голову не приходило, что сыновья могли думать, что я скрываю от них что-то важное.
Мои секреты банальны. Но я понимаю, что с каждым из сыновей я делюсь разными историями. И это формирует разные образы меня.
«Выше, выше!» — кричала двухлетняя Олеся. А я только сейчас поняла, почему мой брат не хотел прощального разговора. Это невозможно. Я тоже не хочу финального прощания.
Когда мама умерла, мне было 32. Мы с ней не успели разрешить все сложности наших отношений. Но даже так, после её смерти наша связь продолжалась.
Я помню, как бабушка была алкоголичкой и отсутствовала в жизни моей мамы. Помню, как моя очень закрытая мать просила друзей помочь ей воспитать меня, давать советы по макияжу, мальчикам, пубертату — всему, чего не получила она сама. Это было храбро и великодушно.
***
После школы, когда дни становятся длиннее, внучки рисуют и читают, сидя на моей кровати, пока я складываю бельё. Их отец собирается отвезти их домой на ужин. Десятилетняя Василиса спрашивает: «Куда ты пойдёшь, когда умрёшь?»
Это слишком серьёзный разговор для того, чтобы начинать его прямо перед их уходом.
- Ты имеешь в виду моё тело? — уточняю я.
Семилетняя Марина говорит: - Нет, не тело. Душу.
Я удивляюсь, откуда они знают о душе. Мы ведь не особо религиозны.
Я медлю, пытаясь подобрать слова, потому что инсульт забрал часть моей речи, и потому что это кажется слишком важной темой. Я рассказываю им о разных верованиях относительно смерти. Упоминаю рай и реинкарнацию.
- Могу стать деревом, — говорю я, пытаясь сделать разговор легче.
- Но деревья ведь рубят! — возражает Василиса.
А что, если мы переедем? — спрашивает Марина.
- Мы можем посадить дерево в особом месте, — говорю я (мысленно представляя кладбище и усмехаясь). - Или мой прах развеют в океане, как у моей мамы, и вы сможете навещать меня, когда будете на пляже.
Они морщат носы.
Их отец приходит, и когда внучки выходят за дверь, Василиса кричит: «Ты всегда будешь рядом, чтобы я могла поговорить с тобой после того, как ты умрёшь?»
- Да! — кричу я им вслед, когда они спускаются с крыльца.
И это, наверное, всё, что нужно.
Я закрываю дверь. Спустя десятилетия после смерти моей матери я понимаю, что любовь всегда несовершенна и нет безболезненного прощания — никакой разговор не сможет передать всё, что я чувствую. Я решаю перестать беспокоиться о правильных словах. Вместо этого я буду сосредотачиваться на любви. И тогда, что бы ни произошло и что бы ни осталось несказанным, я знаю, что они узнают всё, что им нужно.
Автор: Наташкины истории
