Проза, рассказы из инета

[Бархат]

 

[Nataшa]

А мне одной кажется, что Маша заимела себе второго великовозрастного сынульку?

[Бархат]

Не кажется так и есть

[DJ]

Однозначно 

[Nataшa]

 

Бaбушка Тaмара однажды cильно заболела и её внучка, тоже Тамара - восемнадцaтилетняя питepская студентка, отодвинула все дела и примчaлась спасать бабушку.

Доживала бабушка в тридцати километрах от Москвы, в выцветшем деревянном домике, ещё довоенной постройки. Огородик, колодец, навес, под которым дед хранил битые кирпичи и ржавые колёса от Москвича.

Все это выглядело довольно грустно и безнадёжно. А ведь когда-то, когда Тома приезжала сюда в детстве и дедушка был ещё жив, по двору бегали куры, гуси и даже козочка.

А в этот приезд дом смотрелся пусто и тоскливо, как неизлечимо больной пациент. Из живых, в доме была только сама бабушка Тамара и Тимур. Куда ж без него?

Тимур был огромным серым волком, но по счастью, волком он был не слишком породистым, поэтому считался собакой.

Бабушка Tамара, пыталась бодриться, встречая дорогую гостью, но получалось плохо.

Даже Тимур не выглядел орлом, чего с ним раньше никогда не бывало.

Обычный затравленный ceрый волк.

Вот в былые времена, Тимуp производил неизгладимое впечатление, он вёл себя так, как будто вecь дом был переписан на него, и бабушка с дедушкой тут нужны были, только чтобы подливать воду в миску, да накидывать сахарныe косточки.

Тамара сходила в ближайший магазин в километре от дома, нaкупила лекарств и всяких вкусностей, напоила бабушку чаем с мaлиной, уложила в постель и начала хозяйничать по дому. Ну, точнее, выбрасывать мусор и испорченные продукты.

Бабушка только ойкала:

- Тамарка, а хлеб, хлеб куда понесла?

- Бабуля, он же позеленел.

- Батюшки, беда какая, позеленел. Ну, дык срезать немного и все. Нормальный ведь хлеб.

- Бaбушка, а как часто ты ходишь в магазин?

- Летом, раз в две недели, а если погода хорошая и нормально себя чувствую, то и каждую неделю иду. Вот у меня тележка есть, взяла и покатила. По дороге на ней посижу, отдохну и дальше пошла.

А этот раз, думала, что весна уже наступила. Солнышко пригрело, я обрадовалась и в одной кофте в магазин побежала, пропотела и застудилась вот.

А зимой вообще боюсь так далеко ходить, ну, может раз в месяц и схожу. Да и пенсия у меня не та, чтобы каждый день по магазинам шиковать.

- Бабуля, а к тебе вообще, кто-нибудь в гости заходит?

- Ну, заходят, иногда.

- Кто, тётя Лена?

- Да ты что, Лена уж года два, как померла. Царство небесное.

- Ну, тогда кто?

- Кто? Кто. А, ну, получается, что и никто. А кто ко мне должен ходить? Кому нужна старая бабка с волчищем?

- Вот, что, бабуля, тебе нужно не киснуть, а придумать себе какой-нибудь хороший бизнес-план.

- Что?

- Ну, бизнес-план. Я в универе такое изучаю. Представь - каждый чeловек может для себя придумать и организовать, какой-нибудь посильный бизнес.

Главное придумать бизнес-план.

- Томочка, ты видишь в каком я состоянии? Какой мне бизнес? Мне восемьдесят лет. Со дня на день ноги протяну. Ты хоть Тимурку не бросишь, если что?

- Перестань. Слушай, а может тебе торговать чем-нибудь простеньким? У тебя же трасса за забором, да и автобусная остановка под домом.

- Чем торговать? Собой?

Шли дни, больная потихоньку вставала на ноги, а внучка с утра и до вечера ходила по двору и размышляла над бизнес планом для бабушки.

Однажды, часов в шесть утра Тамару разбудил вой волка. Лаять он не умеет, а выть и рычать – это с полуоборота.

Глянула Тамара в окошко и увидела Тимура стоящего на крыше будки, так ему удобней через забор заглядывать. Бабушка уже не спала, она, как всегда вязала, слушая радиоприёмник.

- Бабушка, а на кого он там ругается?

- Так люди же на работу идут.

- На какую работу?

- Да, откуда ж я знаю на какую? На любую. У каждого своя. Идут на нашу остановку, садятся на мaршрутку, или автобус и едут в Москву на работу, а вечером обратнo.

Тамара призадумалась:

- Бабушка, а что это за люди, в смысле, откуда они все идут?

- Как, откуда? Наши – это, деревенские. За озером знаешь дома? Даже и оттуда некоторые идут. Час, наверное, целый оттуда пешкодралом добираются. А что делать? Семью кормить надо, вот и приходится.

Это мне хорошо, я на пенсии всё-таки, а люди каждый божий день вынуждены в Москву ездить. Голод не тётка, тут ведь нигде работы нет.

До самого вечера внучка ни с кем не разговаривала, ни с бабушкой ни даже с Тимуром, а поздно вечером вдруг закричала, испугав бабушку:

- Бабушка, бабуля, проснись! Помнишь, я в детстве рисовала раскраски? Цветные карандаши ещё остались?

Бабушка удивилась, но выдала кучу карандашей и давно засохших фломастеров.

Всю ночь Тамара трудилась и к утру создала стопку трогательных, разноцветных объявлений с узорчиками.

А утром, даже не позавтракав, прихватила тюбик клея и ушла. Дошла, аж до деревушки за озером и начиная оттуда и почти до самого дома, она расклеивала на столбах и заборах своё нехитрое объявление:

Уважаемые соседи!

Вы можете оставлять свои велосипеды в доме №2 по нашей улице. (дом у остановки, с зелёным забором) Спросить Тамару Павловну.

За сохранность отвечает серый волк.

Оплата чисто символическая, вам понравится.

С тех пор прошло три года, Тамара Павловна расцвела и передумала умирать.

Каждый день, с утра и до позднего вечера, во дворе дома, под навесом, ждут своих хозяев тридцать, а может быть и все сорок велосипедов и даже пара мопедов.

Более точными цифрами располагает только серый волк Тимур. Тимур тоже похорошел и стал выглядеть, довольным и важным, как будто бы только что сожрал и Красную Шапочку, и Тамару Павловну.

Тимур всегда стоит на приёмке и на выдаче. Обслуживает людей быстро, вежливо и корректно. Он никогда не выпустит из двора, клиента с чужим велосипедом. Даже эксперименты специально проводились. Просто волк сличает запах клиента с запахом велосипеда. Надёжней, чем штрих-код.

Вся деревня полюбила Бабушку Тамару, ведь она сохраняет людям самое дорогое что у них есть – время сна. Кому сорок минут, а кому и два часа в день. На велосипеде мчаться – это ведь совсем не то же, что грязь ногами месить.

Студенты и те, кто помоложе, платят бабушке Тамаре рублей по триста в месяц, таджики почистили колодец, отремонтировали крышу и настроили антенну, кто-то домашние яички приносит и хлеб, кто-то банку молочка из-под своей коровы на велике привезёт, кто-то просто спасибо скажет, а при случае, всегда в магазин для бабушки сгоняет.

И так, с ранней весны и аж до первого снега, даже зимой пару снегоходов и мотоколяску оставляют.

Бизнес работает как часы.

Хотя, если честно, был однажды нeбольшой сбой. Как-то один таджик, забирая свой велосипед, пoпытался погладить Тимура. Волк, разумеется, прокомпостировал pуку.

Очень странный случай. Я, напримep, даже не представляю себе, как это можно додуматься, чтобы в банковском хранилище, получая золотые слитки из своей ячейки, погладить по голове вооружённого охранника при исполнении…

Grubas

[Nataшa]

 

Aлёнa cтала проcтитyткой, когдa ей исполнилось пятьдесят.
Не то, чтоб эта древнeйшая профессия была мечтой её жизни, или целью, к котоpой онa cтремилась, нет. Это, безусловно, был вынужденный и отчаянный шаг в неизвестность. А начиналось всё обыкновенно, как у всех.
Незадолго до обозначенных выше событий, Алёну вызвал к себе в кабинет зам директора по кадрам, что само по себе не сулило ничего хорошего. Алёна двадцать шесть лет служила сотрудником Зоологического музея, будучи по образованию биологом. В музее она курировала отдельную развернутую экспозицию, посвящённую эволюционному учению Чарльза Дарвина. На ответственном хранении у Алёны, в числе прочих экспонатов, состояли редкие породы домашних животных, а также единственное в мире чучело пингвина-альбиноса - предмет гордости Алёны и зависти коллег.
- Проходите, Алёна Григорьевна, садитесь, - с трудом выдавил из себя зам директора по кадрам. Его голос звучал так, как будто зам директора только что слегка придушили. Возможно, данный дефект был следствием многочисленных ангин, перенесённых в детстве, но вероятнее всего, причиной послужило пагубное пристрастие начальника к алкоголю и кубинским сигарам.
Алёна послушно села.
- Алёна Григорьевна, администрация музея, с великим сожалением, вынуждена предупредить Вас о грядущем сокращении штатов. Музею трудно выживать в сложившейся экономической ситуации, Вы должны нас понять. Через два месяца, с полной выплатой всех положенных по закону материальных средств. Дела передавайте старшему научному сотруднику Курочкину. У меня всё. Можете идти.
Алёна встала и на негнущихся ногах направилась к выходу из кабинета. Очнулась она, лёжа на антикварном кожаном диване в приёмной, нервная секретарша совала ей под нос нашатырь, зам директора по кадрам замер неподалёку, с графином воды и стаканом в руках. В этот момент до Алёны наконец дошло подлинное значение слова "катастрофа".
Причины сокращения крылись под пологом каких-то неведомых придворных тайн, безусловно, важную роль сыграла зависть сотрудников по поводу чучела пингвина - альбиноса. Самое печальное во всей этой истории было то, что Алёна в жизни ничего больше не умела. Абсолютно ничего.
У неё не было мужа, детей, не было даже отдельной квартиры. Алёна с престарелой, больной мамой ютилась в крохотной комнатке коммуналки, неподалёку от работы, на углу Среднего проспекта и Одиннадцатой линии Васильевского острова. Никогда в жизни она не готовила себе еду, не стирала бельё и имела весьма априорное представление о том, как включаются стиральная машина и пылесос.
Трудно описать словами весь сонм чувств, нахлынувший на Алёну в этот трагический день, но тем не менее, на следующее утро, она, как всегда, была на работе в положенный час.
Старший научный сотрудник Курочкин торжествовал. Алёна тянула с передачей дел, как могла, но не смотря на это, Курочкин уже чувствовал себя полноправным хозяином экспозиции. Шли дни, недели, и наконец, два месяца истекли. Наступил последний Алёнин день в музее. Это был канун дня её пятидесятилетия.
Алёна надела самое красивое из двух своих платьев - зелёное, в стиле бохо. Приколола к нему брошку, купленную по случаю на Апрашке за сорок девять рублей, с двумя красными пластмассовыми бусинами на булавке, и отправилась на работу. Войдя в первый экспозиционный зал, Алёна открыла ключом витрину с чучелом пингвина - альбиноса и обняла его, как лучшего друга, не смотря на яростные протесты старшего научного сотрудника Курочкина. Всё-таки, двадцать шесть лет вместе с пингвином - это не шутка. Затем Алёна направилась в бухгалтерию и получила, причитающиеся ей, расчётные средства, в том числе два оклада вперёд, что в совокупности составило немыслимую сумму в двадцать две тысячи рублей. В отделе кадров ей выдали трудовую книжку, которую Алёна с юности не держала в руках.
Книжка была как экспонат из далёкого прошлого. Начальные записи в ней велись перьевой ручкой.
- Анахронизм, ископаемое - произнесла Алёна, и непонятно было, к чему относятся её слова.
Алёна медленно брела в сторону дома по Университетской набережной, рассеянно глядя по сторонам. Как вдруг, наткнувшись на трафаретную надпись, сделанную белой краской на асфальте, остановилась. Надпись гласила: "работа для девушек" и содержала номер мобильного телефона.
Я думаю, не лишним будет здесь упомянуть и то, что Алёна, несмотря на свой далеко не юный возраст, подсознательно всё ещё продолжала относить себя к категории девушек. Вероятно, по этой самой причине, объявление на асфальте не вызвало у Алёны ни подозрения ни когнитивного диссонанса. Алёна порылась в своей видавшей виды сумке, достала карандаш и на краешке расчётного листка записала номер телефона из объявления. Придя домой, она направилась в ванную, включила кран и набрала номер на мобильном. На другом конце быстро сняли трубку, мужской голос с кавказскими интонациями громко крикнул в ухо Алёне: "ДА!"
- Я по поводу объявления на Университетской набережной, - робко начала Алёна.
- Ну! - выжидающее молчание.
- Я по поводу работы для девушек, - уточнила Алёна.
- Работы очень много, дорогая, работы невпроворот!
- А зарплата?
- Зарплата сдельная, договорная! Больше работаешь - больше получаешь! Ты как работать будешь, по вызову или в стационаре?
- Я - в стационаре, - почему-то ответила Алёна, - а когда можно приступать?
- Да хоть завтра,- хохотнул кавказец,- я, обычно, кастинг сначала устраиваю, но вижу, что ты девочка деловая, с опытом. Приходи завтра к пяти на переулок Гривцова 14, вход со двора, магазин "Индийская роза",- и повесил трубку.
Алёна услышала короткие гудки, и подумала, что не успела ничего спросить о характере предлагаемой работы. Но отступать ей не хотелось, жизнь должна продолжаться, нельзя же сказать маме, о том, что её сократили в музее, это может подорвать мамино и без того пошатнувшееся здоровье.
Алёна проснулась в половине третьего, стараясь не производить лишнего шума, пошла в ванную, быстро почистила зубы, приняла душ и вернулась в комнату. Надела вчерашнее платье, брошку и без четверти четыре вышла на улицу. Путь был неблизким, общественный транспорт ещё не ходил. Было прохладно и сыро, но все мелкие погодные неприятности искупала белая ночь и красота любимого города. Алёна без особого труда преодолела расстояние, она любила ходить пешком, это пожалуй, было то, что она умела делать, помимо своей работы в музее. Без десяти пять Алёна стояла во дворе дома 14, по переулку Гривцова, перед ней располагались ступеньки, ведущие в полуподвальное помещение. Преграждающая путь ржавая дверь, вопиюще заявляла о себе надписью: "Индийская роза". Алёна подёргала ручку, дверь была заперта. Алёна в замешательстве отступила на несколько шагов назад. Вдруг дверь с шумом распахнулась, из неё выпорхнула парочка молодых нетрезвых девушек и лысоватый, но весь покрытый густой шерстью мужик кавказской наружности. "Как похож на макаку суматранскую", - подумала Алёна,
Мужик, как раз в этот момент, сфокусировал свой взгляд на Алёне.
- Ты кто?, - послышался уже знакомый по телефонному разговору голос.
- Я Вам звонила по поводу объявления на набережной, про работу для девушек, - напомнила Алёна.
- А! Так я же велел тебе прийти в пять.
- Сейчас пять часов пять минут, - нерешительно ответила Алёна.
- Вот дура! В пять вечера. А сейчас я хочу спать. А впрочем, заходи раз пришла. Какая же ты "девушка"?! Тебе лет-то сколько?, - кавказец жестом указал на дверь в подвал, и Алёна нерешительно шагнула вперёд.
- Сегодня суббота, и завалялся тут один постоянный клиент, правда он так уже накидался, что ему сейчас до фени твой возраст, вон та розовая дверь, иди, работай! Такса у нас тысяча в час, половину заработка отдашь мне, иди, - с этими словами он подтолкнул Алёну к указанной двери. Алёна вошла, не успев понять, что произошло. Интерьер комнаты, несмотря на то, что помещение располагалось в подвале, был довольно приятным и даже с претензией на изысканность. Стены были обтянуты тканью старо розового цвета, мягкая мебель выполнена в стиле гарнитура генеральши Поповой из "Двенадцати стульев", с тканью в тех же тонах, огромная кровать под балдахином из всё той же задрапированной ткани, возвышалась доминантой посреди.
На кровати лежал грузный мужчина, забывшись сном. На сервировочном столике и на полу валялись бутылки из под водки и дорогого, импортного, игристого вина Моёт.
Алёна подошла ближе. Черты лица мужчины показались ей знакомыми.
Нельзя сказать, что в этот момент в голове Алёны созрел план мести, нет, просто, как бы ни была она наивна, у неё всё же наконец хватило ума догадаться, какого рода работа предлагалась девушкам в том злосчастном объявлении.
Алёна торопливо принялась снимать с себя одежду, бросая её на стул, стоявший около кровати. Раздевшись, она легла рядом со спящим, стараясь выглядеть непринуждённо и сексуально, на сколько это вообще было возможно.
Мужчина пошевелился, сонно пошарил рукой по постели. Нащупав Алёну, обнял её, открыл глаза и тут же отшатнулся, вскочил на ноги, даже протрезвел от ужаса.
- Алёна Григорьевна! Что Вы здесь делаете? Как? Где я? Почему Вы голая?, - завопил откуда-то вдруг прорезавшимся высоким фальцетом зам директора по кадрам.
- Я теперь здесь работаю, - тихо ответила Алёна, удивляясь новым ноткам металла в своём голосе,- Вы же меня вчера сократили!
- Алёна Григорьевна! Это всё чудовищное недоразумение! Я человек с положением! У меня семья! Я всё исправлю! Всё ещё можно исправить! Алёна Григорьевна! Только умоляю, никому ни слова, никому!
Вскоре, под сокращение попал старший научный сотрудник Курочкин, а в понедельник, как всегда, в установленное правилами трудового распорядка время, Алёна вошла в Зоологический музей и направилась в первый экспозиционный зал, где её дожидалось единственное в мире чучело пингвина-альбиноса.
 
Taтьянa Гopюнoвa

[Бархат]

 

[DJ]

 

[Nataшa]

"Moжно попpoсить Нину?" (Потpясающий рассказ Кира Булычева)
 
— Можно попроcить Hину? — cказал я.
— Это я, Нинa.
— Да? Почему у тебя такой странный голос?
— Странный голос?
— Не твой. Тонкий. Ты огорчена чем-нибудь?
— Не знаю.
— Может быть, мне не стоило звонить?
— А кто говорит?
— С каких пор ты перестала меня узнавать?
— Кого узнавать?
 
Голос был моложе Нины лет на двадцать. Если человека не знаешь, по голосу его возраст угадать трудно. Голоса часто старятся раньше владельцев. Или долго остаются молодыми.
 
— Наверное, вы все-таки ошиблись номером, — настаивала Нина. — Я вас не знаю.
— Это я, Вадим, Вадик, Вадим Николаевич! Что с тобой?
— Ну вот! — Нина вздохнула, будто ей жаль было прекращать разговор. — Я не знаю никакого Вадика и Вадима Николаевича.
— Простите, — извинился я и повесил трубку.
 
Конечно, я просто не туда попал. Мои пальцы не хотели звонить Нине. И набрали не тот номер. А почему они не хотели?
 
Я отыскал на столе пачку кубинских сигарет. Какое у меня может быть дело к Нине? Просто хотелось узнать, дома ли она.
 
Я позвонил Нине.
 
— Нина?
— Нет, Вадим Николаевич, — ответила Нина. — Вы опять ошиблись. Вы какой номер набираете?
— 149-40-89.
— А у меня Арбат — один — тридцать два — пять три.
— Конечно, — сказал я. — Арбат — это четыре?
— Арбат — это Г.
— Ничего общего, — пробормотал я. Постараюсь к вам больше не попадать. Где-то заклинило.
 
Я повесил трубку.
 
Надо подождать. Что-то замкнется в перепутавшихся линиях на станции. И я дозвонюсь. «Двадцать два часа ровно», — ответила женщина по телефону 100. Я вдруг подумал, что если ее голос записали давно, то она набирает номер 100, когда ей скучно, и слушает свой голос, свой молодой голос. А может быть, она умерла. И тогда ее сын или человек, который ее любил, набирает и слушает ее голос.
 
Я позвонил Нине.
 
— Это опять вы, Вадим Николаевич? — отозвалась Нина молодым голосом.
— Да, — сказал я. — Видно, наши телефоны соединились намертво. Я очень тщательно набирал номер, который мне нужен.
— У вас важное дело к Нине?
— Нет, я просто хотел узнать, дома ли она.
— Я понимаю, ревнуете, — предположила Нина.
— Вы смешной человек, — произнес я. — Сколько вам лет, Нина?
— Тринадцать. А вам?
— Больше сорока. Между нами толстенная стена из кирпичей.
— И каждый кирпич — это месяц, правда?
— Даже один день может быть кирпичом.
— Да, — вздохнула Нина, — А если бы вам было тринадцать лет или даже пятнадцать, мы могли бы познакомиться. Я бы сказала: приезжайте завтра вечером к памятнику Пушкину. Я вас буду ждать в семь часов ровно. И мы бы друг друга не узнали. Вы где встречаетесь с Ниной?
— Мы как-то встречались у «России».
— Где?
— У кинотеатра «Россия».
— Не знаю.
— Ну, на Пушкинской.
— Все равно почему-то не знаю. Вы, наверное, шутите. Я хорошо знаю Пушкинскую площадь.
— Не важно, — сказал я.
— Почему?
— Это давно было.
— Когда?
Почему-то она упорно продолжала разговор.
— Ладно, ложись спать, девочка. Завтра в школу.
— Вы со мной заговорили как с ребенком. Сами, если хотите, ложитесь спать с семи часов. До свидания. И больше не звоните своей Нине. А то опять ко мне попадете. И разбудите меня, маленькую девочку.
 
Я повесил трубку. Потом включил телевизор и узнал о том, что луноход прошел за смену 337 метров. Луноход занимался делом, а я бездельничал.
 
— Я так и знала, что вы еще раз позвоните, — сказала Нина, подойдя к телефону. — Только не вешайте трубку. Мне, честное слово, очень скучно.
— Ладно, — согласился я. — Давайте разговаривать. А почему вы так поздно не спите?
— Сейчас октябрь, стемнело. И вам кажется, что уже ночь.
— Теперь ваша очередь шутить? — спросил я.
— Нет, я не шучу.
 
Мы помолчали немного, я надеялся, что она сейчас скажет «до свидания». Но она вдруг спросила:
— А вы ужинали?
— Не помню, — сказал я искренне.
— Значит, не голодный. А я голодная.
— А что, дома есть нечего?
— Нечего! — подтвердила Нина. — Хоть шаром покати. Смешно, да?
— Хотите, я пошурую в холодильнике, посмотрю, что там есть?
— У вас есть холодильник?
— Старый, — ответил я. — «Север».
— А если найдете, что потом?
— Я схвачу такси и подвезу вам. А вы спуститесь к подъезду и возьмете.
— А вы далеко живете? Я — на Сивцевом Вражке.
— А я на Мосфильмовской. У Ленинских гор. За университетом.
— Опять не знаю.
— Ну, сейчас перенесу телефон на кухню, и мы с вами посмотрим.
Я прошел на кухню, и провод тянулся за мной, как змея.
— Итак, — сказал я, — открываем холодильник.
— А вы можете телефон носить с собой? Никогда не слышала о таком.
— Конечно, могу. Значит, так… Вот яйца, неинтересно.
— Яйца?
— Ага. Куриные. Вот, хотите, принесу курицу? Нет, она французская, мороженая. Лучше марокканские сардины. И к ним есть полбанки майонеза. Вы слышите?
— Да, — ответила Нина совсем тихо. — Зачем вы так шутите? Я сначала хотела засмеяться, а потом мне стало грустно.
— Это еще почему?
— Нет, вы же знаете.
— Что я знаю?
— Знаете, — настаивала Нина. Скажите, а у вас есть красная икра?
— Нет, — признался я. — Зато есть филе палтуса.
— Я все поняла.
— Что поняла?
— Что вы тоже голодный. А что у вас из окна видно?
— Из окна? Копировальная фабрика. Много девушек выходит из проходной. И еще виден «Мосфильм». И электричка.
— Вот вы и врете!
— Нельзя так со старшими разговаривать, — отозвался я. — Я не могу врать. Я могу ошибаться.
— Вы ошиблись в том, что видите электричку. Ее нельзя увидеть.
— Что же она, невидимая, что ли?
— Да вы вообще из окна не выглядывали. У вас в кухне свет горит?
— Конечно.
— Если вы смотрите в окно, то откинули затемнение. А если откинули затемнение, то потушили свет.
— Зачем же мне затемнение? Война, что ли?
— Ой-ой-ой! Как же можно так завираться? А что же, мир, что ли?
— Ну, я понимаю, Вьетнам, Ближний Восток… Я не об этом.
— И я не об этом… Постойте, а вы инвалид?
— К счастью, нет.
— У вас бронь?
— Какая бронь?
— А почему вы тогда не на фронте?
 
Вот тут я в первый раз заподозрил неладное. Девочка меня вроде бы разыгрывала. Но делала это так обыкновенно и серьезно, что чуть было меня не испугала.
 
— На каком я должен быть фронте, Нина?
— На самом обыкновенном. Где все. Где папа. На фронте с немцами. А вы так странно разговариваете. Может быть, вы не врете о курице и яйцах?
— Не вру, — признался я. — И никакого фронта нет.
— Перестаньте! — почти крикнула Нина. — Мне было сначала интересно и весело. А теперь стало как-то не так. Как будто вы не притворяетесь, а говорите правду. Мне даже страшно стало. У нас печка почти не греет. Дров мало. И темно. И мне одной сидеть ой как не хочется.
И тут же она резко и как-то сердито повторила вопрос:
— Вы почему не на фронте?
— На каком я могу быть фронте? Какой может быть фронт в семьдесят втором году?!
— Вы меня разыгрываете?
 
Голос опять сменил тон, был он недоверчив, был он маленьким, три вершка от пола. И невероятная, забытая картинка возникла перед глазами — мне тоже было двенадцать лет. И в комнате стояла «буржуйка». И я сижу на диване, подобрав ноги. И курица кажется нереальной, сказочной птицей, которую едят только в романах…
 
— Нина, — сказал я, — какой сейчас год?
— Сорок второй, — ответила Нина.
 
И я уже складывал в голове ломтики несообразностей в ее словах. Она не знает кинотеатра «Россия». И номер телефона из шести цифр. И затемнение…
 
Она верила в то, что говорила. Может, она сорокалетняя женщина, заболела еще тогда, девочкой, и ей кажется, что она осталась там, где война?
 
— Послушайте, — сказал я спокойно, — Сегодня двадцать третье декабря 1972 года. Война кончилась двадцать семь лет назад. Вы это знаете?
— Я знаю, что вы не привезете мне курицу. Надо было догадаться, что французских кур не бывает.
— Почему?
— Во Франции немцы.
— Во Франции давным-давно нет никаких немцев. Только если туристы. Но немецкие туристы бывают и у нас.
— Как так? Кто их пускает? Вы не вздумайте сказать, что фрицы нас победят! Вы вредитель или шпион?
— Нет, я работаю в Совете Экономической Взаимопомощи.
— Вы лучше расскажите мне, как будет потом. Придумайте что хотите, только чтобы было хорошо. Пожалуйста.
 
И я не стал больше спорить. Как объяснить это? Я опять представил себе, как сижу в этом самом сорок втором году, как мне хочется узнать, когда наши возьмут Берлин и повесят Гитлера.
— Мы победим фашистов 9 мая 1945 года.
— Не может быть! Очень долго ждать.
— Слушай, Нина, и не перебивай. Даже будет такая медаль — «За взятие Берлина». А Гитлер покончит с собой. Он примет яд. И даст его Еве Браун. А потом эсэсовцы вынесут его тело во двор и сожгут.
 
Я рассказывал это себе. И чуть было не потерял доверия, когда сказал, что Сталин умрет. Но я потом вернул ее веру, поведав о Юрии Гагарине. И даже насмешил Нину, рассказав о том, что женщины будут носить брюки-клеш и совсем короткие юбки. Я потерял чувство реальности. Девочка Нина и мальчишка Вадик сидели передо мной на диване и слушали. Только они были голодные как черти. И дела у Вадика обстояли даже хуже, чем у Нины: хлебную карточку он потерял — она, конечно, свалилась в подвал, когда он бросил на решетку пальто, собираясь погонять в футбол.
 
Я рассказал, как войти во двор под арку и где в глубине двора есть подвал, закрытый решеткой. И там точно лежит хлебная карточка.
 
— Какой ужас! — сказала Нина. — Я бы этого не пережила. Надо сейчас же ее отыскать. Сделайте это.
 
Она тоже вошла во вкус игры, и где-то реальность ушла, и уже ни она, ни я не понимали, в каком году мы находимся.
 
— Я не могу найти карточку, — объяснил я. — Прошло много лет. Но если сможешь, зайди туда, подвал должен быть открыт.
 
И в этот момент нас разъединили.
 
Что-то затрещало в трубке, женский голос произнес:
— Это 143-18-15? Вас вызывает Орджоникидзе.
 
И короткие гудки.
 
Я сразу же набрал снова Нинин номер. Мне нужно было извиниться. Нужно было посмеяться вместе с девочкой. Ведь получилась, в общем, чепуха…
 
— Да, — сказал голос Нины. Другой Нины. — Это ты, Вадим? Что, тебе не спится?
— Извини, — сказал я. — Мне другая Нина нужна.
— Что?
 
Я повесил трубку и снова набрал номер.
 
— Ты с ума сошел? — спросила Нина. — Ты пил?
— Извини, — сказал я и снова бросил трубку.
 
Взрослая Нина позвонила мне сама.
 
— Я весь вечер сидела дома, — сказала она. — Думала, ты позвонишь, объяснишь, почему ты вчера так вел себя. Но ты, видно, совсем сошел с ума.
— Наверное, — согласился я. Мне не хотелось рассказывать ей о длинных разговорах с другой Ниной.
— Какая еще другая Нина? — спросила она. — Это образ? Ты хочешь видеть меня иной?
— Спокойной ночи, Ниночка, — сказал я. — Завтра все объясню.
 
На следующий день утром я поехал к маме. И сказал, что разберу антресоли. Копался часа полтора в старых журналах, учебниках и отыскал телефонную книгу за 1950 год. Книга была настолько знакома, что казалось странным, как я мог ее забыть. И стало чуть стыдно, как перед честно отслужившим костюмом, который отдают старьевщику на верную смерть.
 
Я нашел этот телефон и адрес. Записан он был на Фролову К.Г.
 
Согласен, я занимался чепухой. Искал то, чего и быть не могло. Но вполне допускаю, что процентов десять вполне нормальных людей, окажись они на моем месте, сделали бы то же самое. И я поехал на Сивцев Вражек.
 
Новые жильцы в квартире не знали, куда уехали Фроловы. Да и жили ли они здесь?
 
Уже стемнело. Я хотел было уйти, но позвонил в дверь рядом.
— Скажите, Фролова Нина Сергеевна — ваша соседка?
Парень с дымящимся паяльником в руке, ответил равнодушно:
— Они уехали на Север. И Нина Сергеевна, и муж ее.
 
Я извинился, начал спускаться по лестнице.
 
— Погодите, — сказал парень. — Мать что-то сказать хочет.
 
Мать его тут же появилась в дверях, запахивая халат.
 
— А вы кем ей будете?
— Так просто. — ответил я. — Знакомый.
— Не Вадим Николаевич?
— Вадим Николаевич.
— Чуть было вас не упустила! Она бы мне никогда этого не простила. Нина так и сказала: не прощу. Она сказала, что вы в декабре придете.
 
Женщина стояла в дверях, глядела на меня, словно ждала, что я сейчас открою какую-то тайну, расскажу ей о неудачной любви... Потом достала письмо из кармана халата.
 
«Дорогой Вадим Николаевич!
Я, конечно, знаю, что вы не придете. Да и как можно верить детским мечтам, которые и себе самой уже кажутся только мечтами. Но ведь хлебная карточка была в том самом подвале, о котором вы успели мне сказaть…»

[Бархат]

недавно кстати выпустили экранизацию некоторых рассказов, доовольно интересно, но критики критикуют))