Я помню, было мне лет десять, наверное. Был летний день, и мы стояли с мамой на балконе четвёртого этажа нашей кирпичной пятиэтажки. Пахло кленовыми листьями, пылью летнего города, а на кухне закипал чайник. Мама улыбалась, и я тоже, был редкий момент нашей лёгкой, безоценочной близости, мать моя обычно была строгой женщиной. А возраст мой был таков, когда только начинаешь осознавать, что ты одинок и дистанция с родителями будет только нарастать.
Но в это мгновение мне ясно показалось, что мы так же близки, как в раннем детстве, был тот же свет, тот же балкон и звук закипающего чайника, может быть, он был самым важным. Мама улыбалась той же улыбкой, что и пять лет назад, да и как могло быть иначе – что такое пять лет для взрослого человека, а для десятилетнего мальчишки это полжизни, подумайте!
Это сейчас я бы улыбнулся и постарался до конца насладиться этими мгновениями, легко отпуская, смиряясь с неизбежностью их ухода, но тогда я вдруг испугался, что мама прямо сейчас перестанет улыбаться и уйдёт, и разом всё кончится. И когда закипел чайник, просто помчался на кухню налить нам чая и вернуться, я очень спешил.
Когда вбегал в кухню, я вдруг уронил бутылку молока со стола, она разлилась широкой волной прямо на чистый, недавно вымытый пол. Помните, были такие бутылки в советское время с широким горлом?
Помню своё отчаяние, как я схватил половую тряпку, даже не посмотрев на то, что она была сырой, и стал пытаться вытереть эту ужасную белую лужу, в которой могла утонуть моя радость, она не впитывалась, а лишь размазывалась по всей кухне…
Тогда я бросил её и изо всех сил побежал обратно, на балкон.
Мама стояла всё там же. И даже ещё улыбалась.
Я присел на порожек балкона и попытался через неудачу и предчувствие скорой расплаты за неё поймать последние ноты уходящей радости. И мне это, кажется, удалось.
А потом…
Потом мама зашла в дом и раздался крик: «Иди сюда!» Каждое её слово заставляло меня вжимать голову в плечи, словно в череп мне забивали с размаху толстые, шершавые гвозди.
Меня едва ли побили, не помню, но ощущение именно физической боли осталось и сейчас.
Конечно, если бы я мог тогда всё маме объяснить, она не стала бы ругаться, а, наверное, обняла бы меня. Но у детей просто не хватает взрослых слов, чтобы выразить свои детские чувства. А может и наоборот, детских слов не хватает, чтобы выразить взрослые чувства. Мне иногда кажется, что чувств детских и совсем не бывает – они сразу на вырост нам выдаются.
Пишу это вовсе не для того, чтобы сказать, какой я был и остался нежный и какие бывают жестокие родители. Вовсе нет.
Представьте, как видела всё происходившее моя мать, взрослая женщина, как стояла она на балконе, решившая наконец отдохнуть хоть пять минут от ежедневных дел и забот, и вот на тебе – возвращаешься в дом, где только что был вымыт пол, а там вся кухня в белых, жирных разводах. И тряпка брошена на полпути. Мало того, что ухитрился именно в эти редкие пять минут покоя что-то опрокинуть, ещё и размазал, ещё и не доделал, всё бросил и ушёл.
Всё так, конечно.
Но может быть? Может быть тот, у кого есть дети, прочтёт сейчас эти строчки и, попав в похожую ситуацию, не будет кричать и ругаться, не станет забивать гвозди, ведь кухня от этого чище не станет.
Может быть он рассмеется, а? Поймёт и, прижав голову испуганного мальчишки к себе, скажет: «Да ну его, это молоко и пол. У меня ведь есть ты, а у тебя – я!»
Ведь очень скоро мы расстанемся. Мы отдаляемся друг от друга каждый день, незаметно, но ещё пара лет, и детство твоё пройдёт, ты станешь подростком, отдалишься от меня внутренне, а потом и взрослым, став ещё дальше: уедешь учиться, работать, жить свою жизнь.
А потом мы расстанемся насовсем.
Навсегда.
Но у нас есть ещё эти минуты. Где летний запах и тёплая пыль.
...Где ты со мной, как жеребёнок у живота лошади, и как ей нужно лишь опустить голову, чтобы вдохнуть запах его волос между чутких ушек, так и мне, достаточно опустить руку и погладить волосы у тебя на макушке. Однажды макушка твоя уйдёт далеко ввысь, и чтобы увидеть её, мне нужно будет, чтобы ты сел и обязательно рядом.
Но пока…
Не прогоните. Не испугайте.
Мы всё ещё вместе.
Максим Цхай