Сын делает домашнее задание. Ну, как делает. Изощренно глумится над всем, что накопила русская культура в лице Ожегова и прочих Ушаковых. Решает филологическую задачу неочевидными действиями. Пишет печатными буквами слова «я» и «мир». Сидит, придумывает, как это сделать, чтобы Владимир Иванович Даль пришел с топором и мокрой от слёз бородой. Задел уже дан. R и МNР изумленно смотрят на папу с черновика. Толстой, прочитав сто раз слово «мир» в такой подаче, придумал образ Элен Курагиной, мне кажется.
Рядом – поллитровка с чем-то зеленым. Вылитый Хемингуэй за двадцать минут до знакомства с Мартой Геллхорн. В дневнике вижу: «RНВАРЬ, 21. Пятница». Спасибо, что «пятница» создатели дневника напечатали типографским шрифтом. А то я уже совершенно выбился из сил. Одного пузырька корректора хватает ровно на неделю. Дневник похож на зашпаклеванную узбеками стену, у которой были расстреляны организаторы реформы образования. Если этот дневник найдут через тысячу лет какие-нибудь археологи, они будут рассказывать о морально-этической катастрофе, случившейся с предками на границе второго и третьего тысячелетий.
Дело прошлое, я ещё два месяца назад говорил, что рисование на уроках русского языка петушков и зайчиков хорошим не закончится. В пять лет он писал своё имя человеческими буквами. А на восьмом году жизни внезапно перешел на албано-болгарский алфавит. Реформа образования непостижимым образом притянула правую руку наследника к латинице. «ДЕНNСОВ NВАН» - так мы фиксируем авторское право на рисовании с обратной стороны картин.
Я взял бутылку, хлебнул тархуна и попросил его написать своё имя на английском. В пять лет это у него получалось. Сейчас на бумаге появляется: DEИNSOV NVAИ. Объяснять, что это не имя, а обозначение в посадочном талоне названия аэропорта, бесполезно. Ручка уже заточена под зайчиков.
В качестве понижения градуса семинара прошу его представиться просто. На листе появляется: ВАНR.
На рёв писателя пришла его мама и выгнала меня из детской в ванную.
- Бельё лежит перед стиральной машиной, - сказала она. – Как найдешь, крикни. Скажу, где порошок.
Странная штука жизнь. В шестнадцать лет я планировал к сорока стать высоким блондином с мужественным скандинавским профилем. Иметь катер и рассекать им бирюзовую гладь. Стою такой за штурвалом в белой рубашке, волосы развеваются на ветру. В лицо - брызги, ветер, сзади - девичий смех... Куда без последнего. В катере же красавиц – не сосчитать.
И вот мне сорок. Вместо всего этого с надвигающимися залысинами и в состоянии весьма среднего роста сижу на полу ванной и сортирую трусы. И кричу, что пока эта маленькая ручонка функционально не адаптируется к написанию человеческого имени, ни о каких там телефонах, чипсах и лего не стоит даже заикаться. Пока сын снова не станет русским, это следует забыть. Я не готов отваливать по двести тысяч в год в университет за Маугли. Он крещен, в конце концов. Русский православный священник три раза окунал его в святую воду, причем вместе с головой. Я своими глазами видел. Так что никаких больше пепси и фант. Иначе потом, глянув на его подпись в паспорте, менты будут водить его в контрразведку по два раза на день. А это не жизнь. И что бельё я, в принципе, нашел.
- Одну ложечку порошка в правое отделение, - кричит жена.
- Столовую или чайную? – я не дикий, разницу понимаю.
- Да в пакете с порошком ложка пластмассовая! – плаксиво орёт писатель из-под лампы. – Чё так тупить-то?!
- Молчи, Бахр! - кричу. – Куда нажимать?
Вообще, стирка белья в машинах – это прошлый век. С этими бездушными барабанами люди утратили возможность общаться со своими вещами. Разговаривать с ними перестали. Контакт налаживать разучились.
В детской грохочет стул. Я слышу приближающиеся шаги. Коротышка входит, с треском поворачивает какую-то круглую хрень и уходит. Машина начинает всасывать слюни.
Выпороть его надо. Как стрельца на Красной площади. Пороть и говорить над фиолетовой задницей: «буде писати кирилломефодиевыми буквицами, не буде писати бесовскими знацами!» Мне всегда помогало.
Вячеслав Денисов. Короткие истории
