Сбежала)))

Второй месяц я веду внутреннюю ожесточенную борьбу с феей Динь-Динь и, кажется, проигрываю.

Фея висит в икеевской рамке на стене моей спальни, и вспоминаю я о ней каждый раз, когда оказываюсь ближе к полуночи на своей кровати, тянусь к выключателю, чтобы погасить свет и наконец провалиться в сон.

В эти моменты обычно я слишком вымотана, и операция по снятию феи с почетного места перед моими уставшими глазами кажется просто невыполнимой. Это нужно выудить свое бренное тело из-под одеяла, включить везде свет, дойти до кухни, взять оттуда хороший крепкий стул, взгромоздиться на него, снять чертову картину, спуститься со стула, найти куда деть эту самую картину, оттащить стул обратно на кухню, чтобы не споткнуться о него утром, выключить везде свет и уже после этого снова нырнуть в кровать и наконец поспать.

Последовательность этих действий по вечерам оказывается настолько невыносимо длинной, что я засыпаю, пока думаю о ней. И уже проваливаясь в сон, решаю – отложу на завтра.

Я – достаточно типичная одинокая женщина «за тридцать пять». Поэтому, когда наступает то самое «завтра», на меня сваливается ворох дел, от которых в лучшем случае удается отстраниться минут на 15 ритуальной чашкой кофе.

Мне нужно работать, потому что только я отвечаю за то, как я буду жить сегодня и, что немаловажно, завтра. Мне нужно сводить бюджет таким образом, чтобы доходы превышали расходы, и этот зазор складывался в накопления. Мне нужно понимать, где хранить эти накопления в ситуации, где каждый день приносит всё новые исторические события, а курсы валют скачут как лошади в тотализаторе. И если ты поставил не на то животное, то всё накопленное может обратиться в пыль под копытами. Мне нужно понимать, какая часть накоплений пойдет на крупные траты, в каком порядке и как расположить их по степени важности. Мне нужно понять, какая часть пойдет на пенсию и что я буду делать, если вдруг не смогу какое-то время работать по причине болезни или еще бог знает чего.

Я отвечаю на сообщения в мессенджерах, выполняю рабочие таски, составляю список продуктов, с которым отправлюсь в магазин, готовлю себе обед и ужин, отвечаю на сообщения от друзей, придумываю стратегию развития своего дела на ближайшие полгода и снова выполняю пару десятков рабочих задач.

Я женщина «за тридцать пять», поэтому многое в моей жизни перестало происходить само. Особенно много таких вещей в области моего физического существования. У меня есть дневной и ночной крема, подборка витаминов, список ограничений в еде и привычках и большая папочка «здоровье» в облачном хранилище, куда отправляются результаты анализов, исследований, вакцинации и плановых походов к стоматологам, гинекологам и прочим чертям в ступе и белых халатах.

У меня есть график посещения спортзала и ежедневная повинность в минутах активности и пройденных шагах.

У меня есть матушка, которой нужно помогать.

У меня есть друзья, про которых нужно не забывать.

У меня есть изучение нового языка, ведь я современная женщина «за тридцать пять», а значит, должна постоянно куда-то там развиваться и что-то там наращивать.

У меня есть Тиндер, в котором сотни незнакомых мне мужчин сравнивают меня с сотнями незнакомых мне женщин и пишут мне впечатления от этого процесса. Впечатления разнятся от «you’re gorgeous» до «ты ведь не рассчитываешь, что я буду платить за ужин».

После всех прыжков через горящие обручи, где мне нужно одновременно быть дружелюбной, хозяйственной, спортивной, быстрообучаемой, заботливой, платежеспособной и, главное, ни в коем случае не прибавить в весе (основной смертельных грех женщины «за тридцать пять»), после всех упражнений с сильными и слабыми глаголами, конвертациями валют, беседами с родственниками, штангами и беговыми кроссовками, аэрогрилем и счетчиком калорий, я добираюсь наконец в изнеможении до кровати.
И последнее что я вижу, проваливаясь в сон – вечно молодую и прекрасную фею Динь-Динь.

Фея Динь-Динь — это образ девушки, которой нам всем было приказано стать. И оставаться ею, желательно до самой пенсии, а лучше сразу до гробовой доски. Фея Динь-Динь это воплощение молодости и женственности так, как ее представляют в своих фантазиях мужчины.

Она всегда невесома. Она всегда беззаботна. Она хрупка, нежна и, что самое главное – бессловесна.

Она немножко ребенок, ее никак нельзя назвать взрослой женщиной – ну вы посмотрите на эти крошечные ручки, на эти распахнутые глаза. Но она совершенно отчетливо по-взрослому сексуализирована: крошечная юбочка очерчивает вполне развитые по-женски ягодицы, а тончайшая талия сразу переходит в пышный бюст.

Она кокетлива и игрива как сексуально зрелая женщина, и при этом застенчива как пятилетка.

Вот он идеал. Вот какой должна быть настоящая женщина.

Женщина создана для порхания по цветочкам. Она должна питаться эфиром и пыльцой и украшать этот бренный мир своим существованием. У нее не должно быть своих желаний, хоть какого-то веса (что в примитивном, килограммовом измерении, что в социально-политическом) и уж тем более у нее не должно быть никаких забот.

Они не должна упахиваться, беспокоиться и переживать.

И если твоя жизнь не похожа на феечкину – ты, моя дорогая, с треском провалила. Что провалила? Да всё. Жизнь.

Конечно, всё не так ужасно, и это всё можно исправить. В интернете есть полно изображений женщин, похожих на фею как две капли воды, которые расскажут тебе, что, конечно же, это твоя вина, что ты убила в себе женственность и играешь по мужским правилам. За небольшую плату они расскажут тебе, как снова отправиться в Нетландию, перестать беспокоиться и начать жить. Достаточно ведь просто захотеть, и тогда весь мир начнет вращаться вокруг тебя. Всё станет просто, исчезнут узы ответственности, нужно всего лишь пообещать себе никогда не взрослеть.

Вся эта чушь бесконечно пронизывает всю нашу культуру, вливается в уши девочкам с пеленок, закрепляется в детстве, отрабатывается в отрочестве и перепродается в новой упаковке уже взрослым.

Любой, кто восстает против этого насильственного инфантилизма, объявляется сумасшедшим. Посмотрите на эту толстую старую бабу-неудачницу, она воюет с нарисованной феей из детского мультика! А все потому, что ее жизнь не удалась: вон как она ноет от собственной жизни.

Тем временем, реальность выглядит ровно наоборот. Я в данный момент живу лучшую свою эпоху, как говорит молодежь.

У меня голова забита миллионом денежных вопросов, потому что у меня есть эти самые деньги. Я дофига работаю, потому что у меня есть любимая работа. Я учу третий язык, потому что у меня огромные планы на дальнейшую жизнь. Я упахиваюсь в зале и бегаю по врачам, потому что сейчас состояние моего тела и здоровья лучшее за последние пару десятилетий и я собираюсь сделать его еще лучше.

Но фея Динь-Динь смотрит на меня укоризненно. Как и тысячи других фей, воинственно защищающих то положение дел, при котором женщина должна быть всегда ребенком, а отношения её с мужчинами всегда попахивать неким изводом педофилии.

Любой отход от этого канона встречается шквалом неодобрения и улюлюканья из каждого утюга. Форумы и социальные сети наполнены сравнительными изображениями героинь мультфильмов из нашего детства и в современной рисовке. Люди негодуют: в угоду «повесточке» всех девочек и девушек в современных мультиках делают «неебабельными».

Так может, потому что не надо их ебать?

Может, девочки должны оставаться девочками, без грудей и помады, а женщины женщинами, без поведенческих паттернов пятилеток?

Да, взрослая жизнь полна переживаний, невзгод и трудностей. Но она же полна и достижений, открытий и радостей.

Да, самостоятельность, выбор и ответственность – это сложно. Но зависимость, отсутствие выбора и безответственность – невыносимы.

Да, иметь дело со взрослым человеком со всеми его (её) потребностями, ценностями, установками – бывает дискомфортно. Но иметь адекватные отношения с инфантильной и зависимой личностью – деструктивно.

Поэтому я ненавижу весь этот дискурс, в котором женщинам запрещают быть женщинами и заставляют навсегда оставаться в принудительном детстве. Иметь подростковые формы, быть податливыми, игривыми и всегда в веселеньком приподнятом настроении.

Я отказываюсь.

Я не фея и не ребенок. Я женщина в своем возрасте, своем весе и со своими обязанностями. И я счастлива быть именно такой.

А фею эту мерзотную я обязательно сниму.

Как время будет.

"Moжно попpoсить Нину?" (Потpясающий рассказ Кира Булычева)
 
— Можно попроcить Hину? — cказал я.
— Это я, Нинa.
— Да? Почему у тебя такой странный голос?
— Странный голос?
— Не твой. Тонкий. Ты огорчена чем-нибудь?
— Не знаю.
— Может быть, мне не стоило звонить?
— А кто говорит?
— С каких пор ты перестала меня узнавать?
— Кого узнавать?
 
Голос был моложе Нины лет на двадцать. Если человека не знаешь, по голосу его возраст угадать трудно. Голоса часто старятся раньше владельцев. Или долго остаются молодыми.
 
— Наверное, вы все-таки ошиблись номером, — настаивала Нина. — Я вас не знаю.
— Это я, Вадим, Вадик, Вадим Николаевич! Что с тобой?
— Ну вот! — Нина вздохнула, будто ей жаль было прекращать разговор. — Я не знаю никакого Вадика и Вадима Николаевича.
— Простите, — извинился я и повесил трубку.
 
Конечно, я просто не туда попал. Мои пальцы не хотели звонить Нине. И набрали не тот номер. А почему они не хотели?
 
Я отыскал на столе пачку кубинских сигарет. Какое у меня может быть дело к Нине? Просто хотелось узнать, дома ли она.
 
Я позвонил Нине.
 
— Нина?
— Нет, Вадим Николаевич, — ответила Нина. — Вы опять ошиблись. Вы какой номер набираете?
— 149-40-89.
— А у меня Арбат — один — тридцать два — пять три.
— Конечно, — сказал я. — Арбат — это четыре?
— Арбат — это Г.
— Ничего общего, — пробормотал я. Постараюсь к вам больше не попадать. Где-то заклинило.
 
Я повесил трубку.
 
Надо подождать. Что-то замкнется в перепутавшихся линиях на станции. И я дозвонюсь. «Двадцать два часа ровно», — ответила женщина по телефону 100. Я вдруг подумал, что если ее голос записали давно, то она набирает номер 100, когда ей скучно, и слушает свой голос, свой молодой голос. А может быть, она умерла. И тогда ее сын или человек, который ее любил, набирает и слушает ее голос.
 
Я позвонил Нине.
 
— Это опять вы, Вадим Николаевич? — отозвалась Нина молодым голосом.
— Да, — сказал я. — Видно, наши телефоны соединились намертво. Я очень тщательно набирал номер, который мне нужен.
— У вас важное дело к Нине?
— Нет, я просто хотел узнать, дома ли она.
— Я понимаю, ревнуете, — предположила Нина.
— Вы смешной человек, — произнес я. — Сколько вам лет, Нина?
— Тринадцать. А вам?
— Больше сорока. Между нами толстенная стена из кирпичей.
— И каждый кирпич — это месяц, правда?
— Даже один день может быть кирпичом.
— Да, — вздохнула Нина, — А если бы вам было тринадцать лет или даже пятнадцать, мы могли бы познакомиться. Я бы сказала: приезжайте завтра вечером к памятнику Пушкину. Я вас буду ждать в семь часов ровно. И мы бы друг друга не узнали. Вы где встречаетесь с Ниной?
— Мы как-то встречались у «России».
— Где?
— У кинотеатра «Россия».
— Не знаю.
— Ну, на Пушкинской.
— Все равно почему-то не знаю. Вы, наверное, шутите. Я хорошо знаю Пушкинскую площадь.
— Не важно, — сказал я.
— Почему?
— Это давно было.
— Когда?
Почему-то она упорно продолжала разговор.
— Ладно, ложись спать, девочка. Завтра в школу.
— Вы со мной заговорили как с ребенком. Сами, если хотите, ложитесь спать с семи часов. До свидания. И больше не звоните своей Нине. А то опять ко мне попадете. И разбудите меня, маленькую девочку.
 
Я повесил трубку. Потом включил телевизор и узнал о том, что луноход прошел за смену 337 метров. Луноход занимался делом, а я бездельничал.
 
— Я так и знала, что вы еще раз позвоните, — сказала Нина, подойдя к телефону. — Только не вешайте трубку. Мне, честное слово, очень скучно.
— Ладно, — согласился я. — Давайте разговаривать. А почему вы так поздно не спите?
— Сейчас октябрь, стемнело. И вам кажется, что уже ночь.
— Теперь ваша очередь шутить? — спросил я.
— Нет, я не шучу.
 
Мы помолчали немного, я надеялся, что она сейчас скажет «до свидания». Но она вдруг спросила:
— А вы ужинали?
— Не помню, — сказал я искренне.
— Значит, не голодный. А я голодная.
— А что, дома есть нечего?
— Нечего! — подтвердила Нина. — Хоть шаром покати. Смешно, да?
— Хотите, я пошурую в холодильнике, посмотрю, что там есть?
— У вас есть холодильник?
— Старый, — ответил я. — «Север».
— А если найдете, что потом?
— Я схвачу такси и подвезу вам. А вы спуститесь к подъезду и возьмете.
— А вы далеко живете? Я — на Сивцевом Вражке.
— А я на Мосфильмовской. У Ленинских гор. За университетом.
— Опять не знаю.
— Ну, сейчас перенесу телефон на кухню, и мы с вами посмотрим.
Я прошел на кухню, и провод тянулся за мной, как змея.
— Итак, — сказал я, — открываем холодильник.
— А вы можете телефон носить с собой? Никогда не слышала о таком.
— Конечно, могу. Значит, так… Вот яйца, неинтересно.
— Яйца?
— Ага. Куриные. Вот, хотите, принесу курицу? Нет, она французская, мороженая. Лучше марокканские сардины. И к ним есть полбанки майонеза. Вы слышите?
— Да, — ответила Нина совсем тихо. — Зачем вы так шутите? Я сначала хотела засмеяться, а потом мне стало грустно.
— Это еще почему?
— Нет, вы же знаете.
— Что я знаю?
— Знаете, — настаивала Нина. Скажите, а у вас есть красная икра?
— Нет, — признался я. — Зато есть филе палтуса.
— Я все поняла.
— Что поняла?
— Что вы тоже голодный. А что у вас из окна видно?
— Из окна? Копировальная фабрика. Много девушек выходит из проходной. И еще виден «Мосфильм». И электричка.
— Вот вы и врете!
— Нельзя так со старшими разговаривать, — отозвался я. — Я не могу врать. Я могу ошибаться.
— Вы ошиблись в том, что видите электричку. Ее нельзя увидеть.
— Что же она, невидимая, что ли?
— Да вы вообще из окна не выглядывали. У вас в кухне свет горит?
— Конечно.
— Если вы смотрите в окно, то откинули затемнение. А если откинули затемнение, то потушили свет.
— Зачем же мне затемнение? Война, что ли?
— Ой-ой-ой! Как же можно так завираться? А что же, мир, что ли?
— Ну, я понимаю, Вьетнам, Ближний Восток… Я не об этом.
— И я не об этом… Постойте, а вы инвалид?
— К счастью, нет.
— У вас бронь?
— Какая бронь?
— А почему вы тогда не на фронте?
 
Вот тут я в первый раз заподозрил неладное. Девочка меня вроде бы разыгрывала. Но делала это так обыкновенно и серьезно, что чуть было меня не испугала.
 
— На каком я должен быть фронте, Нина?
— На самом обыкновенном. Где все. Где папа. На фронте с немцами. А вы так странно разговариваете. Может быть, вы не врете о курице и яйцах?
— Не вру, — признался я. — И никакого фронта нет.
— Перестаньте! — почти крикнула Нина. — Мне было сначала интересно и весело. А теперь стало как-то не так. Как будто вы не притворяетесь, а говорите правду. Мне даже страшно стало. У нас печка почти не греет. Дров мало. И темно. И мне одной сидеть ой как не хочется.
И тут же она резко и как-то сердито повторила вопрос:
— Вы почему не на фронте?
— На каком я могу быть фронте? Какой может быть фронт в семьдесят втором году?!
— Вы меня разыгрываете?
 
Голос опять сменил тон, был он недоверчив, был он маленьким, три вершка от пола. И невероятная, забытая картинка возникла перед глазами — мне тоже было двенадцать лет. И в комнате стояла «буржуйка». И я сижу на диване, подобрав ноги. И курица кажется нереальной, сказочной птицей, которую едят только в романах…
 
— Нина, — сказал я, — какой сейчас год?
— Сорок второй, — ответила Нина.
 
И я уже складывал в голове ломтики несообразностей в ее словах. Она не знает кинотеатра «Россия». И номер телефона из шести цифр. И затемнение…
 
Она верила в то, что говорила. Может, она сорокалетняя женщина, заболела еще тогда, девочкой, и ей кажется, что она осталась там, где война?
 
— Послушайте, — сказал я спокойно, — Сегодня двадцать третье декабря 1972 года. Война кончилась двадцать семь лет назад. Вы это знаете?
— Я знаю, что вы не привезете мне курицу. Надо было догадаться, что французских кур не бывает.
— Почему?
— Во Франции немцы.
— Во Франции давным-давно нет никаких немцев. Только если туристы. Но немецкие туристы бывают и у нас.
— Как так? Кто их пускает? Вы не вздумайте сказать, что фрицы нас победят! Вы вредитель или шпион?
— Нет, я работаю в Совете Экономической Взаимопомощи.
— Вы лучше расскажите мне, как будет потом. Придумайте что хотите, только чтобы было хорошо. Пожалуйста.
 
И я не стал больше спорить. Как объяснить это? Я опять представил себе, как сижу в этом самом сорок втором году, как мне хочется узнать, когда наши возьмут Берлин и повесят Гитлера.
— Мы победим фашистов 9 мая 1945 года.
— Не может быть! Очень долго ждать.
— Слушай, Нина, и не перебивай. Даже будет такая медаль — «За взятие Берлина». А Гитлер покончит с собой. Он примет яд. И даст его Еве Браун. А потом эсэсовцы вынесут его тело во двор и сожгут.
 
Я рассказывал это себе. И чуть было не потерял доверия, когда сказал, что Сталин умрет. Но я потом вернул ее веру, поведав о Юрии Гагарине. И даже насмешил Нину, рассказав о том, что женщины будут носить брюки-клеш и совсем короткие юбки. Я потерял чувство реальности. Девочка Нина и мальчишка Вадик сидели передо мной на диване и слушали. Только они были голодные как черти. И дела у Вадика обстояли даже хуже, чем у Нины: хлебную карточку он потерял — она, конечно, свалилась в подвал, когда он бросил на решетку пальто, собираясь погонять в футбол.
 
Я рассказал, как войти во двор под арку и где в глубине двора есть подвал, закрытый решеткой. И там точно лежит хлебная карточка.
 
— Какой ужас! — сказала Нина. — Я бы этого не пережила. Надо сейчас же ее отыскать. Сделайте это.
 
Она тоже вошла во вкус игры, и где-то реальность ушла, и уже ни она, ни я не понимали, в каком году мы находимся.
 
— Я не могу найти карточку, — объяснил я. — Прошло много лет. Но если сможешь, зайди туда, подвал должен быть открыт.
 
И в этот момент нас разъединили.
 
Что-то затрещало в трубке, женский голос произнес:
— Это 143-18-15? Вас вызывает Орджоникидзе.
 
И короткие гудки.
 
Я сразу же набрал снова Нинин номер. Мне нужно было извиниться. Нужно было посмеяться вместе с девочкой. Ведь получилась, в общем, чепуха…
 
— Да, — сказал голос Нины. Другой Нины. — Это ты, Вадим? Что, тебе не спится?
— Извини, — сказал я. — Мне другая Нина нужна.
— Что?
 
Я повесил трубку и снова набрал номер.
 
— Ты с ума сошел? — спросила Нина. — Ты пил?
— Извини, — сказал я и снова бросил трубку.
 
Взрослая Нина позвонила мне сама.
 
— Я весь вечер сидела дома, — сказала она. — Думала, ты позвонишь, объяснишь, почему ты вчера так вел себя. Но ты, видно, совсем сошел с ума.
— Наверное, — согласился я. Мне не хотелось рассказывать ей о длинных разговорах с другой Ниной.
— Какая еще другая Нина? — спросила она. — Это образ? Ты хочешь видеть меня иной?
— Спокойной ночи, Ниночка, — сказал я. — Завтра все объясню.
 
На следующий день утром я поехал к маме. И сказал, что разберу антресоли. Копался часа полтора в старых журналах, учебниках и отыскал телефонную книгу за 1950 год. Книга была настолько знакома, что казалось странным, как я мог ее забыть. И стало чуть стыдно, как перед честно отслужившим костюмом, который отдают старьевщику на верную смерть.
 
Я нашел этот телефон и адрес. Записан он был на Фролову К.Г.
 
Согласен, я занимался чепухой. Искал то, чего и быть не могло. Но вполне допускаю, что процентов десять вполне нормальных людей, окажись они на моем месте, сделали бы то же самое. И я поехал на Сивцев Вражек.
 
Новые жильцы в квартире не знали, куда уехали Фроловы. Да и жили ли они здесь?
 
Уже стемнело. Я хотел было уйти, но позвонил в дверь рядом.
— Скажите, Фролова Нина Сергеевна — ваша соседка?
Парень с дымящимся паяльником в руке, ответил равнодушно:
— Они уехали на Север. И Нина Сергеевна, и муж ее.
 
Я извинился, начал спускаться по лестнице.
 
— Погодите, — сказал парень. — Мать что-то сказать хочет.
 
Мать его тут же появилась в дверях, запахивая халат.
 
— А вы кем ей будете?
— Так просто. — ответил я. — Знакомый.
— Не Вадим Николаевич?
— Вадим Николаевич.
— Чуть было вас не упустила! Она бы мне никогда этого не простила. Нина так и сказала: не прощу. Она сказала, что вы в декабре придете.
 
Женщина стояла в дверях, глядела на меня, словно ждала, что я сейчас открою какую-то тайну, расскажу ей о неудачной любви... Потом достала письмо из кармана халата.
 
«Дорогой Вадим Николаевич!
Я, конечно, знаю, что вы не придете. Да и как можно верить детским мечтам, которые и себе самой уже кажутся только мечтами. Но ведь хлебная карточка была в том самом подвале, о котором вы успели мне сказaть…»

Спасибо!

coffea, ой, спасибо, но прощать незачто - я даже забыла, сейчас сижу втыкаю, а что это? а как это? ничоси, у нас много кто на форуме из кожи шил чтоли, как я пропустила такое? 
у меня уже стопицот жизней прошло, честно, будто и не со мной было то))